Владимир Першанин - Танкист-штрафник [с иллюстрациями]
— Танк не на ходу, — сказал Юрик, — снаряд и механика, и капитана убил, а потом в моторное отделение влетел. Стреляли-то в упор.
Пушка тоже не действовала. Я приказал срочно перегрузить оставшиеся снаряды и перелить горючее в мою единственную уцелевшую «тридцатьчетверку». Ко мне подошел заплаканный адъютант Крылова. Я протянул ему заляпанный кровью вещмешок с документами.
— Олег, иди, собирай у убитых все документы. Кресты, жетоны…
— Я… я сейчас. Василий Лукич умирает?
— Умирает, — жестко подтвердил я. — Иди, занимайся делом. И быстрее. Возьми вон десантника.
Я указал на Никона. Тот кивнул и сказал, что убили их командира отделения, младшего сержанта. Торопливо перевязывали раненых и грузили их на полуторку. Взводный Глазков с обожженным лицом сидел, привалившись к бугорку.
— Леха, меня тоже крепко уделало. В голове все плывет.
Иван Герасимович, наклонившись над ним, быстро ощупывал тело, повертел голову, заглянул в зрачки.
— Контузия. Мозг слегка тряхнуло. Через часок очухаешься, лейтенант.
На полном ходу подлетел на Т-60 Шевченко. Выскочил из люка, кинулся к капитану. С минуту постоял над ним, потом вернулся ко мне.
— Умирает Василий… оружие и документы собирают?
— Так точно. Раненых перевязывают и погибших на полуторку грузят. Ребята быстро работают. Самолеты, того и гляди, могут появиться.
— Надо быстрее, — Федор закурил смятую папиросу. — И патронов больше набирайте. У меня к пушке и пулемету боеприпасов всего ничего осталось. А у тебя?
— Перегружаем с танка Крылова.
— Мотоцикл с разведчиками разбило. Прямым попаданием. Сразу обоих. Тела на танке лежат. Поторопи людей. Ты теперь у меня заместитель.
— Есть!
Я пошел к дороге посмотреть, как идут дела. Двое бойцов пытались открутить с разбитого бронетранспортера крупнокалиберный пулемет.
— Бросьте его. Он стационарный.
Десантники не поняли меня, и я разъяснил, что к нему потребуется станок, а станка нет.
— Собирайте лучше патроны и ручные гранаты. А эту дубину устанавливать некуда.
— Поняли.
Я заглянул в кабину, обошел дымившуюся машину с разбитым мотором. Немец в черном комбинезоне лежал лицом вниз. Он был жив, лишь притворялся мертвым.
— Штеен зи, — скомандовал я. — Вставай, фашист долбаный.
Немец с трудом поднялся. С испугом смотрел на меня. Оба бойца загомонили, подошли еще несколько человек.
— Куда направлялись? — спросил я по-немецки.
— На фронт… может, еще куда. Я — водитель. Делаю, что прикажут.
Я послал за Шевченко, тот спросил через меня, знает ли немец о нашем десанте. Тот ответил, что знает, но мы все равно сумели напасть врасплох. Это было не так. Немцы увидели нас прежде, чем мы открыли огонь. Двигались настороже, готовые в любую минуту стрелять. Поэтому мы понесли такие потери.
— Василий умер, — сказал Шевченко. — Закругляемся, уходим, пока самолеты не налетели.
— А что с фрицем делать?
— Я не Фриц, меня зовут Хеберт, — проговорил немец, умоляюще глядя на Шевченко.
— Хоть хрен моржовый! Какая разница! Тебя сюда никто не звал. Решай сам, сержант. Грузить его некуда. И быстрее… быстрее, я сказал.
— Расстреляйте фашиста, — не по-военному, а как-то по-граждански сказал я после короткой паузы.
Немец понял, и за секунды его лицо сделалось пепельно-серым. Он молчал, понимая, что просить пощады в этой ситуации бесполезно. Один из десантников отвел его на несколько шагов в сторону и застрелил из трофейного пистолета. Выстрелов было три, и после каждого меня словно кто-то толкал в спину. А потом мы подожгли танк командира роты, недогоревший бронетранспортер и спешно двинулись прочь. Впереди — мотоцикл, за ним Т-60, полуторка, и замыкала короткую колонну моя «тридцатьчетверка».
По дороге некстати попался легкий разведывательный бронеавтомобиль. Разбил очередью из автоматической пушки мотоцикл, убил бойца. Броневичок смял на ходу Шевченко на своем Т-60, а я прошелся правой гусеницей, плюща остатки металла и экипажа. Мы свернули с дороги и шли по заросшим дорогам, иногда прямо через поляны. Долго двигались через лес, а затем забрались в густой ельник.
Сразу взялись за раненых. Двоим уже помощь не требовалась, умерли от потери крови. Один из танкистов, раненный в живот, доходил. Просил пить. Ему налили водки, разбавив ее водой, и влили полстакана. Человек семь были ранены более-менее легко. Если считать легкой раной пробитую насквозь ногу или руку, осколки, застрявшие в спине.
Кое-кто успел хлебнуть трофейного рома. Шевченко приказал собрать в кучу все ранцы, фляжки и поставил часового. В каждом ранце у аккуратных арийцев имелась аптечка. Иван Герасимович сгреб их в свою сумку и возился с ранеными. Ему помогал один из санитаров. Десантник Гоша с ампутированной кистью кипятил на крошечном костерке воду сразу в трех котелках. Раздев до пояса одного из танкистов, Иван Герасимович вытаскивал из-под кожи мелкие осколки брони. Раненый вскрикивал, потом попросил спирта.
— Законная просьба, — закурил фельдшер, присев отдохнуть. — Налейте орлу сто граммов спирта.
Я впервые присмотрелся к лицу нашего целителя. Лет сорока, морщинистый, с рыжими усами. Он перехватил мой взгляд.
— Ухо у тебя как, Леха? Не мучает?
Контузия, полученная на речке, отразилась на слухе. Хотя один из особистов поправил кулаком это дело, от выстрелов и сотрясения снова начинала выступать кровь.
— Дай-ка, гляну, — не вынимая цигарки изо рта, притянул меня фельдшер и заглянул в ухо. — Сейчас спиртиком промоем и до наших дотерпим. А там врачи прочистят. Внутрь не предлагаю, ты теперь заместитель у Федора. Трезвым командовать должен.
Шевченко что-то быстро писал на листке бумаги. Подозвал меня. Уловив запах спирта, наморщил нос.
— Хлебнул, что ли?
— Нет. Герасимыч в ухо залил. Еще давнишняя контузия.
— Ну-ну. Пить не вздумай, я одному уже ухо тоже подлечил. Кулаком. Выхлебал полфляжки рома. Приказал отсыпаться, ночью дежурить будет. Вот тебе справка, читай и спрячь подальше.
Я прочитал. В ней было указано, что сержант Волков Алексей Дмитриевич, выполняя специальное задание, проявил мужество, уничтожил два танка, два бронетранспортера, сколько-то немецко-фашистских захватчиков. В конце было дважды подчеркнуто химическим карандашом слово «вывод». А вывод командира особой роты был такой, что вину свою я искупил, достоин восстановления в звании и награды.
— Спасибо, Федор. — Я спрятал бумажку в карман. — Что дальше делать будем?
— У тебя машина в каком состоянии?
— В среднем. Ребята копаются. Шестеренки на ладан дышат. Всякие трубки и соединения закрепляют, а с трансмиссией, сам знаешь, какие дела. Шестеренки могут посыпаться в любой момент. Сколько по кочкам прыгали, то вверх, то вниз. Мотор-то не новый достался.
— А снаряды?
— Четырнадцать бронебойных и двадцать семь осколочно-фугасных. Патронов к пулеметам штук семьсот.
— У меня к моей малокалиберке три десятка всего. Несколько очередей, и пушку хоть выкидывай. Один пулемет останется. Полуторка с десяток пуль поймала. Мотор ремонтируют.
Людей в роте оставалось двадцать с чем-то человек. Чувствовалось по всему, что операцию пора заканчивать. Сегодня все держалось на единственной «тридцатьчетверке» и сорока снарядах к орудию. Подобьют танк, немцы из пулеметов остатки роты в пять минут положат. У костра вскрикнул очередной раненый, которого оперировал наш рыжий фельдшер.
— Золотой мужик, — сказал Федор. — Не хотел с нами ехать. Покойник Крылов уговорил. К ордену представлю, если выберемся. А со снарядами нам возвращаться нельзя. Мины еще остались. Я так думаю, если нас никто не высмотрит, завтра с тобой и саперами сгоняем, заминируем дорогу, расшибем пару-тройку грузовиков. По документам мы уже за двести двадцать уничтоженных фрицев можем отчитаться. Доведем до ровного счета, и все нормально. Плюс разбитые танки, бронетранспортеры, машины бортовые с фрицами и с пушками на прицепе. — Шевченко подсчитывал, загибая покрытые засохшей кровью пальцы. Сам грузил своих погибших разведчиков на танк.
— Каких ребят потеряли, — вдруг сменил тон старший лейтенант. — Вася Крылов комбатом бы через неделю стал. А разведчики? У меня лучшие в дивизии разведчики были. Из пятерых один остался да я, как невеста без места. Давай выпьем, что ли, по сто граммов за упокой души. А то ребята обидятся. А ты, Олег, проследи, чтобы ровно по сто граммов всем налили, не больше.
Я выпил свои сто граммов с прицепом. Накатила усталость. Я пожевал чего-то, не ощущая вкуса. Наверное, слишком много смертей было сегодня. Заметив мое состояние, Шевченко сказал:
— Поспи, Леха, два танка твой экипаж уделал. Это не хухры-мухры.
— Полтора, — пробормотал я. — Второй вместе с погибшим БТ сожгли.
